Весь этот эпизод мигом промелькнул у меня в голове, и я уже ничуть не удивился, когда нас арестовали.
Первые два часа с нами обращались сравнительно хорошо, хотя и не кормили, и мы не сомневались в благополучном исходе проверки. Особист, надо отдать ему должное, несмотря на глубокую ночь, развел бурную деятельность, спешно рассылая запросы. Уже через пару часов он, довольно улыбаясь, помахал перед нами листком с телефонограммой.
– Пришел ответ из вашей дивизии. – Дружный вздох облегчения. – И… вас там знать не знают.
– Не может быть! – воскликнули мы хором. – Как это Соловьев нас не знает?
– Что еще за Соловьев?
– Начальник особого отдела 179-й дивизии капитан НКВД Соловьев.
– Путаетесь в показаниях, граждане задержанные. По документам вы числитесь в 179-м ОЛБ, а не «сд». И я выяснил, что ваш батальон, если он действительно ваш, относится к триста шестьдесят девятой дивизии. Старший лейтенант Соколов и его ординарец красноармеец Авдеев там действительно служат. Но, разумеется, к госбезопасности они никакого отношения не имеют. Ну у вас там в абвере и выдумщики. Младший лейтенант госбезопасности и вдруг простой ординарец у ротного. Так что, граждане, лучше вам сразу все рассказать.
– Да это вы все путаете! – возмущенно воскликнул я. – Еще двадцатого числа наш лыжбат подчинялся напрямую командующему 39-й армии Масленникову.
– Верно, как раз двадцать первого его и передали 369-й. А так как по совершенно случайному совпадению в вашем отдельном батальоне почему-то нет своего уполномоченного, то на запрос мне ответил особый отдел этой дивизии.
– Наш ОЛБ только сформировали, даже знамени еще не было.
– Все правильно, – понимающе кивнул Кирюхин. – Вот такой, с позволения сказать, отдельный батальон, в котором царит бардак, нет ни знамени, ни даже особиста, и привлек внимание абвера. Там рассудили, что в документах этой части сам черт ногу сломит, и решили этим воспользоваться.
После этого разговора мы превратились из подозрительных лиц, подлежащих проверке, в потенциальных диверсантов, и нас соответственно посадили в погреб. Естественно, ни о каком праве на адвоката и на телефонный звонок и речи не шло. Единственная поблажка, которую нам сделали – это оставили теплые ватники, но, конечно, отнюдь не из гуманных соображений. Без них мы могли замерзнуть до смерти, и бдительный особист лишился бы ценной добычи.
По нашим прикидкам, прошло часов десять, когда люк наверху открылся и нам спустили лестницу. Обращались теперь с нами уже гораздо вежливее, что внушало некоторую надежду. Авдеева посадили за стол, поставив перед ним миску супа, а меня попросили пройти на узел связи. Оглянувшись в дверях на Павла, я увидел, что его тарелка уже опустела, и он тщательно вытирает ее ломтем хлеба.
– Может, сначала покормите, – высказал я вслух настойчивое требование своего бурчащего желудка.
– Прошу вас, пройдемте, – настойчиво потянул меня за руку сопровождающий, даже не пытаясь угрожать пистолетом. – Это срочно.
С трудом отведя взгляд от накрытого стола, я послушно зашагал в указанном направлении.
– Что еще такое? – недовольно буркнул я, когда меня привели к Кирюхину. – Мало того что не кормят, так еще и поспать спокойно не дают.
Конечно, я обманывал. Последнюю ночь я, правда, провел бессонную, но уснуть сейчас все равно бы не смог. Мало того что меня первый раз в жизни арестовывают, так еще держат в антигуманных и антисанитарных условиях. Уснешь тут, как же.
Не обращая внимания на мое ворчание, Кирюхин подскочил к телефонному аппарату и подобострастным голосом доложил:
– Привели. Что? ПО-2? Есть спросить.
Недоуменно похлопав глазами, переваривая услышанное, особист обратился ко мне:
– Как зовут кукурузник? – По его виду было понятно, что это самый идиотский пароль, который он только слышал в своей жизни.
– Никита.
Выслушав ответ и еще сильнее растерявшись, он протянул трубку мне:
– Вас к аппарату. – И добавил страшным шепотом: – Из штаба фронта.
При современной связи, не усложненной всякими там цифровыми системами, слышимость была отвратительной, так что я мог только догадываться, что со мной говорит Куликов, так как собеседник не представился. Естественно, он тоже не знал, чей голос слышит в трубке, и продолжил интервью:
– Пятьдесят седьмой. Где?
– Байконур.
– Восемьдесят пятый. Кто?
– Михаил Сергеевич.
– Как зовут вашу собаку?
– Не имею.
– Кошку?
– Дина.
– А полностью?
– Динара Васильевна. – Про такие мелочи Куликов меня, конечно, не расспрашивал, но зато он читал отчеты моих гэбэшных ординарцев, с которыми я не раз разговаривал по душам о славном довоенном времени. Как-то в свободную минуту мы с ними поспорили, у кого из нас кошки больше и пушистее и сколько кильки они могут слопать за один раз. Эх, сейчас бы мне эту рыбку. Я бы тоже поставил рекорд по ее поеданию.
Во время разговора Кирюхин стоял неподвижно, но выражение и цвет его лица непрерывно менялись. По тому, как я бегло отвечал на вопросы, он уже понял, что я именно тот, о ком так беспокоятся в штабе фронта.
– Да, встретили, накормили. – В подтверждение своих слов я запустил свою руку в тарелку, на которой лежала нарезанная колбаса, и, схватив пару кусочков своей немытой пятерней, тут же отправил их в рот, довольно зачавкав.
Мир снова предстал передо мной в розовом цвете, и я даже почти не сердился на ретивого уполномоченного. Подумаешь, подержал в погребе, зато нас не били и не пытали. А что он переусердствовал, так и тут есть плюс – попадись ему настоящий диверсант, он от него не уйдет.