– Ну, ребята, готовьтесь, – проинструктировал я бойцов, перед тем как выводить их в свет, то есть в занятые немцами села. – В противника без команды не стрелять, агрессию всем своим видом не выражать. На мирных жителей смотрите с презрением и отвращением. А ну, потренируйтесь.
Посмотрев, как экипаж старательно корчит рожи, я досадливо махнул на них рукой и скомандовал:
– Заводи, – чем тут же вызвал приступ смеха. Заводить машину, кроме меня самого, было некому.
Через Шелудково, где находился нужный нам мост, мы проезжали не спеша. Всем своим видом бойцы старательно показывали, что мы настоящие немцы и имеем право свободно разъезжать по тылам вермахта. Леонов поймал волну с каким-то бравурным немецким маршем, и теперь бодро помахивал рукой, настраивая себя на роль немецкого офицера. Чтобы придать заключительный штрих нашей внешности, он раздал бойцам немецкие сигареты, наказав курить теперь только их.
У моста через реку нас остановил бдительный часовой, который хриплым прокуренным голосом принялся канючить «папиры», то есть документы.
В этот момент я проклял изобретателя этого дурацкого броневика. Вот как командир, сидящий в кабине, должен разговаривать с часовыми, если дверца тут не предусмотрена. Но Леонов ничуть не смутился несовершенством техники. Он сунул в боковую смотровую щель свои липовые бумаги, слегка отдернул полог, служивший крышей в десантном отделении, и, высунувшись наружу, начал перебранку с немцем.
Пока они обменивались не очень понятными для меня фразами, я подвинулся на командирское сиденье и оглядел часового. Документы он уже вернул, и теперь зябко сжимал руки, затянутые в тоненькие перчатки, не решаясь при офицере сунуть их в карманы. Винтовка у него висела за спиной, так что к бою он явно готовиться не собирался. Прильнув еще ближе к смотровой щели, я заметил примечательную деталь его облачения – соломенные лапти. Мне уже приходилось видеть такие в музее и на фотографиях. Непропорционально огромного размера, они обычно выдавались часовым, вынужденным стоять неподвижно, и надевались поверх обычных сапог. Этот вид обуви стал непременным атрибутом классического образа «немца под Сталинградом», но тут был, похоже, в новинку, причем и для наших солдат, и для германских.
Когда часовой, закончив разговор с Леоновым, обошел «ганомаг» сзади и заглянул внутрь, кто-то, не удержавшись, хихикнул. Я потянулся к автомату, опасаясь, что нас разоблачили, и тут уже несколько человек, не скрываясь, залилось хохотом. Авдееву этого было мало, и он что-то насмешливо спросил немца, заставив того уковылять обратно в будку, при этом сердито бурча.
Я не понимал, ехать нам дальше или начинать стрелять, пока Леонов, вошедший в роль, не пихнул меня в бок и не рявкнул по-немецки:
– Вперед!
– Вы о чем так долго разговаривали? – спросил я его, когда мы переехали через мост и отъехали подальше.
– Про горючее спрашивал, – надменно бросил мне Алексей, отвернувшись в сторону.
– Ну и?
Леонов недоуменно покосился на меня, не понимая, чего это водитель вдруг так настойчиво лезет с расспросами к офицеру, но тут же опомнился:
– Нет у них бензина, товарищ командир, у самих машина второй день на приколе стоит. Говорит, заправщики все отослали куда-то на фронт. Плохо, конечно, но до Белебелки все равно доедем.
– А вы что, изверги, делаете? – сердито зашипел я на бойцов. – Находитесь в тылу у врага и начинаете над ним смеяться.
– Виноват, товарищ командир, – не стал оправдываться зам политрука. – Готов в качестве наказания провести внеплановую политинформацию.
– Ну а ты, полиглот, – обратился я персонально к Авдееву, – что ты ему сказал?
– Просто спросил, не холодно ли ему. Ну, он почему-то сразу обиделся, обозвал меня альпийцем и сказал, что я-то уже привык к морозам в своих горах.
Бойцы еще долго тихонько посмеивались над эдаким чучелом. Для них еще странно, как немцы боятся холодов. Но они бы смеялись еще сильнее, если бы узнали, что скоро любой немецкий солдат, две недели участвовавший в боях этой зимой, автоматически будет награждаться медалью «Зимняя кампания на Востоке 1941–1942 гг», или, как ее прозвали, «Мороженое мясо».
Проехав с километр, я непроизвольно начал сбавлять скорость. Скоро нам предстоит выехать на большую трассу, где идет регулярное движение, и вполне возможно, нас еще несколько раз остановят. Если наш маскарад вдруг разоблачат, то лучше подготовиться к бою заранее. Резко остановившись, так что из кузова послышались приглушенные ругательства, я приказал снимать брезент, не обращая внимания на молчаливое возмущение бойцов.
Дальше дорога вела нас через довольно густой лес, и там я с изумлением заметил, что повсюду под деревьями разбросаны какие-то вещи. Скорее всего, тут когда-то стоял заградотряд, который конфисковывал проходящий транспорт, вытряхивая из грузовиков и повозок все ненужное. Повсюду валялись какие-то мешки, ящики, стопки книг, рулоны, толстые стопки портретов. Сейф с распахнутой дверцей, вероятно когда-то хранивший секретные бумаги и бутылки с коньяком, различная мебель, и даже целый рояль, который пытался увезти с собой какой-нибудь ответственный работник, большой любитель музыки. Под снегом угадывались еще какие-то предметы, выделявшиеся своими прямыми линиями и ровными углами.
Заглядевшись на раскиданные вокруг вещи, ставшие во время войны никому не нужным хламом, я не сразу заметил стоящий впереди мотоцикл и двоих фельджандармов, нетерпеливо притоптывающих на холоде.
Что-то их маловато для блокпоста. Правда, у них есть автоматы, а в коляске мотоцикла установлен пулемет, но все равно стоять в лесу вдвоем не очень разумно.